CHESS-NEWS – 2

Опубликовано: CHESS-NEWS, 01.12.2019 23:24

Источник: http://chess-news.ru/node/26588?fbclid=IwAR21w_Ckh3_4bgknf-I1kgc6nK3wxhK6cFVB1dWescN9YYfyAT35khlK78I

БОРИС КЛЕТИНИЧ: “БОЛЕТЬ ЗА КОРЧНОГО В СССР БЫЛО ХОРОШИМ ТОНОМ”

Е.СУРОВ: Здравствуйте! Вряд ли кто-то из вас помнит, как в 2011-м году – боже мой, когда это было! – один автор опубликовал на сайте Chess-News заметку под названием «Не могу молчать!» Признаться, забыл об этом и я, пока совсем недавно не открыл ту заметку и не понял, что именно тот автор и дал, пусть невольно, название одной из популярных рубрик на сайте. За все эти годы в рубрике «Не могу молчать» опубликовано более 150 статей.

А недавно тот самый невольный автор рубрики – её, так сказать, первооткрыватель – написал роман, одна из линий которого перекликается с темой того самого крика души на Chess-News. Эта линия – шахматный матч в Багио между Виктором Корчным и Анатолием Карповым. 4-го декабря книга Бориса Клетинича «Моё частное бессмертие» будет представлена на популярной международной книжной ярмарке интеллектуальной литературы Non-Fiction в Москве. Вы сможете её там найти.

Уже слышу, вы мне подсказываете: «Автора!» Борис Клетинич в прямом эфире радио Chess-News через пару минут.

Е.СУРОВ: 21.00 московское время, и со мной на связи Борис Клетинич. Добрый вечер!

Б.КЛЕТИНИЧ: Добрый вечер!

– Ну что же, на сайте некоторое время назад уже появлялся ваш комментарий о том, как родилась идея книги, которая уже вышла, доступна и её можно купить. Более того, она уже замечена некоторыми критиками, и у нас были опубликованы весьма лестные для автора, как мне показалось, отзывы. И всё же это было всего в нескольких строках, поэтому я бы попросил вас чуть подробнее рассказать, как вы вообще пришли к этой книге и к тому, что Виктор Корчной стал в каком-то смысле частью вашей собственной судьбы.

– Давайте я для начала представлю название книги. Она называется «Моё частное бессмертие». Начал я её писать очень давно, в 1995 году, когда жил в деревне Авиэзер – это в Израиле, в Иудейских горах. До появления интернета в нашей жизни оставалось ещё три года. То есть я был такой литературный партизан. Предвидеть то, что информационное поле раздвинется, и можно будет снова говорить с читателями из разных стран, тогда было невозможно, и я жил в некой изоляции. Но именно это придавало мне какую-то решимость и желание удостоверить, что я всё-таки есть, пусть даже в отрыве от всего, от своего прошлого. Для этого мне надо было написать книгу и в ней изложить то самое фундаментальное, что в моей жизни было. А самое фундаментальное – это было моё советское детство, моя ВГИКовская юность. И, как ни странно, в перечне этих главных событий была фигура Виктора Корчного. В дальнейшем я поясню, почему это так.

И вот начал я писать эту книгу, проявив похвальное упорство, потому что было очень много вариантов, и самыми удачными стали те, которые возникли чуть ли не двадцать лет спустя. В 2017 году роман был целиком опубликован в российском толстом журнале «Волга». И это придало мне уверенности, дало какие-то козыри в руки, ведь теперь я уже мог показывать роман каким-то издательствам, я уже не был тотально безвестным писателем. Благодаря публикации в «Волге» на книгу стали обращать внимание, и я получил издательский контракт в прекрасном московском издательстве ArsisBooks. В августе этого года книга вышла, и я действительно не могу пожаловаться на невнимание к ней критиков. Моя мама собирает все вырезки статей, и уже собрался неплохой фолиант. Так что книга действительно замечена критиками, теперь осталось, чтобы она получила широкий читательский успех.

– Я правильно понимаю, что хотя в книге нет какой-то одной сюжетной линии, но всё же к шахматному миру ваш роман имеет прямое отношение?

– Да, самое прямое. Там очень своеобразный хронотоп, одновременно запускается несколько сюжетных линий. Одна линия – это 1930-е годы в Оргееве (это был такой маленький городок в Бессарабии, которая тогда принадлежала Румынии). Второй хронотоп – это советское время, 1970-е годы. И вот, две девочки из 30-х годов увлечены социалистическими идеями и нелегально, ночью, переходят границу через Днестр и оказываются в Советском Союзе. Одна из этих девочек в результате определённых жизненных мытарств потом оказывается в Ленинграде.

И здесь вступает в силу материал, который мне подарила Роза Абрамовна Фридман – мачеха Виктора Корчного. Мы с ней встречались в Израиле, она мне рассказала свою жизненную историю. Сама она с Урала и никакой Днестр, конечно, не переходила. Но, тем не менее, сюжет с появлением мачехи, которая вырастила великого шахматиста, – это оттуда. У меня в романе одна из девочек, которая переплыла через Днестр, выходит замуж за мужчину, у которого к тому времени уже есть ребёнок от первого брака. И это отец Корчного, правда, у меня в романе его фамилия Корчняк. Отец погибает буквально в первые же дни войны, и вот эта девочка из Бессарабии оказывается в роли единственного близкого человека для будущего шахматиста. Это одна из линий романа.

Там же описаны его первые шаги в Ленинградском Дворце пионеров, его жизнь до матча в Багио, до его спортивной кульминации.

– Вы уже рассказали о своём знакомстве с Розой Абрамовной, это вы несколько перепрыгнули тот момент, когда вы вообще заинтересовались Виктором Корчным. Мне интересно именно это. Расскажите, пожалуйста, ведь это было в те далёкие советские времена, которые некоторые уже не помнят, а кто-то даже не знает и не подозревает об их существовании. И кстати, интересно, Корчной стал героем вашего воображения, как вы выражаетесь, ещё тогда, когда он играл в Советском Союзе? Или когда уже стал «невозвращенцем», «злодеем» и так далее?

– Это прекрасный вопрос – вы мне сейчас просто бросили мостик, и я действительно расскажу кое-что интересное. Корчной постепенно становился героем моего воображения, это шло по нарастающей. Но на периферии сознания я его всегда помнил, всегда видел. Это началось с того, как мой папа был на съезде Союза композиторов в Москве, и в какой-то из свободных вечеров он попал на турнир Мемориал Алехина (по-моему, во Дворце железнодорожников). Потом он возвращается в Кишинёв, делится своими московскими впечатлениями и, в том числе, рассказывает об этом туре. И все эти фамилии, которые я до сих пор видел только в «Советском спорте», «Известиях» и так далее, вдруг оживают для меня. Папа подарил мне словесные описания каждого из них, это очень помогло. Я помню, что там был триумф Ефима Геллера – он выиграл в первых турах много партий, а потом просто «доплывал» до конца турнира, и никто уже не мог посягнуть на его лидерство. Папа описывал, как Геллер делал в десять ходов ничьи, потом брал стул, садился посреди сцены со своими огромным добродушным брюхом и с удовольствием наблюдал, как остальные потеют и борются.

Потом шла целая галерея портретов великих шахматистов. Я помню, как он описал Бориса Спасского. Тогда Спасский был удивителен для советской стилистики – такой плейбой. Был в каких-то красных бархатных штанах, статный, абсолютно независимый в походке и во всём облике, с львиной гривой волос – в общем, очень импозантный человек. Потом папа описал Таля – как тот сидел со своим скрюченным третьим пальцем и был каким-то прекрасным уродцем в своём вдохновении. А потом очередь дошла до Корчного, и папа рассказывал: «Я увидел ещё одного великого шахматиста, непохожего ни на кого. Он сидел набычившись, какой-то большой, с налитыми кровью глазами. В нём было что-то звериное, тяжёлое и при этом – что-то неблагополучное. Странный человек». И такой портрет мне как-то запал в душу – что это за образ, что это за человек?

К тому времени Корчной уже проиграл финальный матч претендентов Карпову, очевидно, он уже был под советским прессом. Потом это его интервью югославской газете, которое создало ему столько проблем… А потом Корчной уже остался на Западе. И тут мне приходит вторая удивительная деталь.

Наши родственники – семья папиной сестры – к тому времени уже жили в Израиле. Дядя работал там врачом-неврологом. И вдруг до нас, в Кишинёв, доходят сведения, что наш ближайший родственник, дядя Вова, ни много ни мало, психолог самого Корчного! И он его готовит к матчу с Карповым в Багио. Это было какое-то удивительное совпадение, как будто вся жизнь разыгрывается тут, у меня на ладони!

Потом произошёл курьёзный случай. Дяде, видимо, хотелось показать, что он реально крут. Мой папа в то время готовился к защите диссертации по музыковедению – а в Советском Союзе это было важное идеологическое событие. Письма из Израиля приходили на адрес бабушки, чтобы, так сказать, нас не компрометировать. И вот пришло очередное письмо, где описываются какие-то мелкие бытовые новости, а потом там идёт чёрным по белому: «Вова готовит Корчного к матчу с Карповым, и вам привет от Корчного».

– Очень опасное письмо, я думаю.

– Да-да. В 1977 году имя Корчного гремело не меньше, чем имя Солженицына. Тогда это были два антисоветских жупела. И вдруг мы получаем такое – привет от Корчного! Тут уже поневоле человек вошёл в фокус моего сознания.

А потом был матч в Багио. Я тогда был занят какими-то своими юношескими проблемами, достижениями, амбициями, и не так уж горько переживал его поражение. Но постепенно, спустя годы, стал понимать, насколько это великая личность. Я помню одно своё потрясение Виктором Львовичем. Когда он проиграл уже свой второй матч, в Мерано, в 1981 году, казалось, что всё, человек убит, сломлен и уже не поднимется после такого унизительного нокаута. Наступает очередной претендентский цикл, и было понятно, что ему там ничего не светит, тем более, что уже шёл вверх молодой Каспаров. И вот четвертьфинал, Корчной играет с Портишем, а Портиш тогда был на вершине своего шахматного могущества, он был завсегдатаем всех этих карповских супертурниров, входил по рейтингу в первую пятёрку. А Корчной, напомню, был тогда отрезан от всех супертурниров из-за советского бойкота, ему просто не давали нигде играть. Поэтому невозможно было понять, какое соотношение сил у него с этой карповской элитой.

И вот он играет с Портишем и буквально громит его! Восемь партий, десять партий… Я думаю: вот это дух, вот это сила! Он был действительно каким-то бизоном, титаном.

Вот так я был реально захвачен этим образом.

– То есть это произошло фактически уже после матча в Багио, спустя годы?

– Да, просто за всё предыдущее время впечатления как-то аккумулировались. Может, я не всё мог осмыслить, что называется, right on the spot, то есть так, чтобы что-то произошло – и я тут же это осмыслил. Прошло пять-шесть лет, прежде чем я понял, что бесконечно люблю этого человека, бесконечно его уважаю, и он мне важен и дорог.

– А сколько вам тогда было лет?

– Когда был матч в Багио, я был юнцом, только закончил школу. Как раз в то лето я поступал во ВГИК на сценарный факультет, в самом разгаре были экзамены, поэтому Багио был на втором плане. А потом когда уже поступил и жил в общежитии, я даже помню эти последние партии, когда Корчной начал его молотить в каждой партии, счёт сравнялся, стал 5:5. Но даже тогда мне ещё не хватило осознания того, какое событие происходит. Надо было отложить все дела в сторону и просто сидеть и молиться за Виктора Львовича. Но тогда ещё не хватало этой мудрости, и только спустя годы я понял, какого масштаба было это событие, какого масштаба личность там сражалась.

– А как вы получали информацию о том, что происходит в Багио? Из советской прессы?

– Да, конечно. Дядя больше не выходил на связь. Бабушка ему написала: мол, что ты делаешь, Жене надо защищать диссертацию, а ты тут от Корчного приветы передаёшь. Это ведь было то же самое, что «привет тебе от Солженицына».

– А дело было только в письме от дяди, которое произвело на вас такое впечатление? Я имею в виду вот что. Тогда в советской прессе что только не преподносилось о Корчном читателям, какие только заголовки не писались – нет смысла сейчас цитировать, это можно много где прочесть – у того же Генны Сосонко в книге о Корчном, и в статьях на нашем сайте это было. Но на вас, я так понимаю, это никак не действовало, вы от этого не перестали симпатизировать Корчному?

– Ну что вы, конечно, нет! Просто вы, Евгений, моложе на поколение, если не на два, и не представляете, как это всё тогда было. А тогда болеть за Корчного было нормально, это был хороший тон для человека, который живёт в Советском Союзе, вписан в систему, но при этом не хочет плыть в этом мутном потоке официальной пропаганды. Поэтому тогда все хоть сколько-нибудь себя уважающие люди болели за Корчного, это без разговоров. Другое дело, что проникнуть во всё это изнутри, в его мир, в его фигуру – тут уже от меня потребовалась некая последовательность, годы жизни. Конечно, в основном, за него болели, когда он был на вершине. А потом, когда его уже сместил Каспаров в виде претендента, его образ начал остывать. А для меня наоборот – я лишь тогда начал больше о нём узнавать, пристальней всматриваться, выводить для себя какие-то идеи, целые религиозные концепции.

– Да и сам Корчной, хоть его карьера и пошла тогда на спад (по естественным, возрастным причинам), ещё очень долго после этого играл, и, мягко скажем, на приличном уровне.

– Да, он был живой легендой, и это не преувеличение. Мне посчастливилось с ним общаться в 90-х годах в Израиле.

– Расскажите об этом. Как вы с ним познакомились и как вообще начали писать свой роман?

– Моя биография разделена на две части, и рубеж – это 1990 год, когда мы уехали из Советского Союза. У меня была некая программа, что я должен сделать в теперешней, новой жизни. И, как ни странно, один из пунктов был – познакомиться с Корчным. Вот такая апологетика. При том, что к тому времени он уже не был реальным претендентом на корону, ему было уже под 60 лет. А я только начинал всё это осмысливать, то же поражение в Багио – я это воспринимал как поражение добра от зла, неба от земли, духовности от материальности. Всё это выросло для меня вот в такой масштаб. И поэтому в Израиле я искал случая, как бы его найти. Он жил в Швейцарии. И вот я в какой-то русской газетке прочитал о том, что его мачеха живёт в Беэр-Шеве, и было написано её полное имя – Роза Абрамовна Фридман. Телефона у меня тогда не было, и чтобы позвонить, нужно было покупать такие жетончики для автомата – довольно неудобное занятие. Никогда нельзя было быть уверенным в том, что жетончик сработает, не застрянет. Я звоню в справочную из автомата (туда можно было бесплатно звонить) и просто говорю на иврите: «Дайте мне, пожалуйста, Розу Абрамовну Фридман, Беэр-Шева». Мне дали её телефон, я тут же наменял этих жетонов, сам ещё не веря в то, что происходит, и позвонил ей. Говорю: так и так, я давний болельщик Виктора Львовича, хочу написать ему письмо. Она оказалась очень доброжелательным человеком, без всякого снобизма. И она очень подробно продиктовала мне его адрес в Швейцарии, а я записывал и молился только, чтобы жетоны не закончились.

Потом, окрылённый, написал ему большое письмо со всеми своими концепциями о том, кем он для меня является, почему для меня до сих пор важно всё это проживать, осмысливать. Отправил это письмо, и вот проходит три или четыре недели, я уже почти забыл об этом. А мы жили тогда в кибуце в Верхней Галилее, где по субботам в столовой собирались местные шахматисты. Ну как шахматисты? Жители кибуца – трактористы, автомеханики, садовые работники. В общем, люди простые и даже грубоватые, как говорится, израильский пролетариат. Но они играли в шахматы на любительском уровне и, конечно же, знали, кто такой Корчной. И вот я прохожу мимо столовой, а там как раз разносили почту. И вижу, что мне принесли конвертик какой-то твёрденький, хороший, породистый – видно, что дорогой. И я даже не поверил своим глазам. Там был ещё такой золотой стикер и обратный адресат – Виктор Корчной. Я сообразил, что там, наверху в столовой, как раз сидят шахматисты. И, даже не вскрыв конверт, понёс его в столовую и говорю: «Смотрите, кто мне написал! Корчной!». Я тут же стал героем дня, письмо все рассматривали…

– А вы, если честно, уже не ожидали, что он ответит? Вы больше ожидали чего: что ответит или что нет?

– Наверное, у меня было какое-то беспокойство по этому поводу, но не критическое. Опять же, это были первые годы в Израиле, я был занят какими-то многочисленными бытовыми задачами, которые надо было решать. Так что не было такого, что я проснулся, и первая мысль: ответит ли мне Корчной. Но мне это было действительно важно. И тот восторг, который я испытал, получив конверт, говорит сам за себя.

И он написал мне в том письме, что мои мысли очень интересные, и он будет рад обсудить их со мной при встрече. Это было летом, и он написал, что через пару месяцев собирается быть в Беэр-Шеве у своего друга Элиягу Леванта. В основном-то он приезжал навестить мачеху, потому что родной матери не было, его вырастила мачеха, спасла в блокаду от голода. Он писал, что приедет к Розе Абрамовне, и Левант для него организовывает там турнир.

И он действительно приехал, был большой турнир. Помню, что там играли Юдасин, Гулько, Чернин, Марк Цейтлин появился. То есть турнир был очень сильный. И после какого-то тура я подошёл к Корчному и напомнил о себе: дескать, я тот самый, который вам написал. И натолкнулся на его очень колючий взгляд. Он достаточно подозрительно относился к незнакомцам, а может, это было нечто наигранное. И я очень сбивчиво, путаясь в мыслях, но искренне напомнил, что я – тот самый Борис, который вам писал. Он, видимо, вспомнил, потому что сказал: хорошо, давайте, я остановился в такой-то гостинице, можем завтра побеседовать.

Я жил совсем не в Беэр-Шеве, а 60 км, и на следующее утро, конечно же, приехал. И потом, по-моему, всю неделю мы с ним по утрам в холле разговаривали, я снимал это на видеокамеру, у меня эти записи есть. Пока не вмешалась его жена Петра: «Виктор уже продул две партии подряд из-за ваших бесед!». Но ему-то нравились эти беседы, они потом каждый год повторялись. Он на них оттачивал какие-то свои формулировки, которые потом я видел в других его интервью, а позже и в итоговой его книге «Шахматы без пощады». Он просто мне рассказывал какие-то байки, было ощущение, что я вызываю у него интерес и любопытство, и он как будто вытаскивает из памяти какие-то истории и оформляет их в слова. И видно было, что это не что-то заготовленное, а внезапное, потому что он по ходу беседы подбирал слова. И потом все эти истории вошли в «Шахматы без пощады». Так что встречи с ним были очень интересны.

– А как он закончил тот турнир?

– Он не выиграл его. А выиграл… Чернин тогда лидировал, но врать не буду, поэтому проверю, кто тогда выиграл на самом деле.

– А вот то, что он время от времени терпел неудачи на том турнире, вы это ощущали? Это как-то сказывалось на ваших беседах?

– Вы знаете, да. Во время наших бесед в первые дни у него было благодушное настроение, ровное. Он не шёл на первом месте в турнире, но искал себя, обретал игру. А потом, когда начал дуть… Он на самом деле был очень деликатным, и когда говорят, что Корчной злодей или грубиян – это гнусные инсинуации. Он видел, что я приехал за 60 километров, и не мог мне сказать: всё, я отменяю встречу, говорить больше не будем. За него эту работу сделала Петра. Она как раз была женщина безапелляционная, поэтому она пришла и сказала на русском языке со своим приятным акцентом: «Бо’рис, Викто’р п’роиг’рывает уже две па’ртии, надо пока сделать пе’ре’рыв в вашем общении, потому что Викто’ру нужно готовиться». Ну, всё, мы отложили наш разговор до следующего года.

А в следующем году опять же Левант ему устроил матч. Тогда был такой перспективный израильский молодой гроссмейстер Ронен Хар-Цви. Стал, по-моему, чемпионом мира среди юношей в какой-то возрастной категории, и тогда все были горды тем, что наконец-то в шахматах восходит израильская звезда. Но Хар-Цви оказался очень прагматичным и просто нашёл потом работу в хай-теке, стал хорошо зарабатывающим специалистом. Но тогда он был звездой.

Помню один удивительный эпизод. В то время я хотел снять свой документальный фильм о Корчном, даже вёл переговоры с израильским телевидением. И я приехал снимать сцену их утренней подготовки. Корчной вызвал Хар-Цви в свою гостиницу в Беэр-Шеве, оплатил ему проживание на три дня, чтобы они там работали, готовились к партиям. Это был матч с Алоном Гринфельдом. Я приехал с камерой и должен был по сценарию снять их утреннее занятие. Они обычно начинали заниматься в одиннадцать утра, я приехал заранее, Ронен открыл дверь, впустил меня, и я должен был всё подготовить – проверить камеру, установить освещение… И у меня был абсолютный шок от того, как выглядел номер молодого талантливого израильского гроссмейстера. Ему тогда было, наверное, года двадцать два. К нему должен прийти один из величайших шахматистов в истории, живая легенда. А номер Хар-Цви выглядел… Сказать, что там всё было перевёрнуто, нельзя – это было бы слишком деликатно. Там был полный разгром! Конечно, не какой-то бомжовский разгром, упаси боже! А разгром человека, который не придаёт этому никакого значения. Извините за такую санитарно-гигиеническую подробность, но меня добило то, что даже трусы валялись на столе. И тут же рядом – какая-то резиновая шахматная доска, ни то, ни сё… Я сверил часы – уже около одиннадцати, скоро придёт Корчной, а тут такое! Что будет? Он же придёт, увидит всё это, тут же развернётся и хлопнет дверью. Потому что в номере царил совершенно ужасающий бедлам.

И вот ровно одиннадцать, Корчной стучит в дверь, входит… Я его снимаю на камеру, а сам думаю: интересно, что будет? Как он всё это увидит – моими глазами или какими-то другими глазами? И знаете, такое сыграть невозможно. У него не только не дрогнул ни один мускул на лице, он просто ничего этого не заметил. Ни этих злосчастных трусов на столе, ни каких-то раскрытых чемоданов с откинутыми крышками, ни множества всяких бумаг, полотенец, раскиданных в величайшем беспорядке. В общем, всё, что может только прийти вам в голову, ваша самая буйная фантазия не опишет того, что там творилось.

– Но его интересовали только шахматы.

– Да. А сам Корчной одет с иголочки, гладко выбритый, благоухающий хорошим одеколоном. И вот они усаживаются на какие-то грязные стульчики вокруг этого стола, на котором валяются трусы, за эту резиновую доску… Я вспомнил, у нас в пионерском лагере такие доски были – там даже не было твёрдого основания, она гнулась. И вот они садятся, начинают заниматься – и всё, их больше нет! Для меня тогда это было одновременно и шоком, и ключиком к пониманию этой личности.

Уже во время третьего, по-моему, такого турнира, после одного из туров я отвозил его и Петру в гостиницу на машине, а на следующее утро был выходной день. И я знаю, что когда к нам приезжают гости или туристы из других стран, то они всегда рады, когда в выходной их можно куда-то повезти – на Мёртвое море, или в Иерусалим… Говорю: «Виктор Львович, завтра выходной, если хотите, я вас куда-нибудь свожу, покажу вам страну». Он на меня посмотрел совершенно непонимающими глазами. И на Петру перевёл: «Может, Петра хочет?». То есть для него было совершенно ни к чему.

– Вы уже несколько раз упомянули о том, что приходили на встречу к нему с видеокамерой, и более того, даже выставляли свет. То есть вы с ним не просто беседовали, когда записывают беседу обычной ручкой в блокнот или включают диктофон. А вы ещё и записывали всё это на видео. То есть вы увлекались или до сих пор увлекаетесь этим делом?

– Давайте подберём правильное определение. Дело в том, что я по образованию сценарист, окончил сценарный факультет ВГИКа, а впоследствии овладел смежными специальностями, то есть я был фильммейкером. И про эту свою встречу с Корчным я надеялся снять если не документальный фильм, то хотя бы репортаж. И я снимал это всё именно в стилистике документального кино, а не просто как для домашнего архива. Но тут мне не хватило коммуникативности, каких-то связей, поэтому не удалось убедить израильское телевидение, не удалось заинтересовать ни один из каналов таким проектом. Тогда это не получилось. Но тогда же я понял, что роман, который я напишу, будет своеобразной компенсацией. Все те уникальные сведения, которые я запечатлел на видеокамеру, просто трансформируются из видеоплёнки в страницы романа. Тогда я в Израиле встречался со многими людьми, имевшими отношение к Корчному на разных этапах его жизни. Тот же Левант, Марк Цейтлин, Роза Абрамовна, кстати, мой дядя, который был с ним в Багио. Так что у меня было много материала, и ничего не пропало.

– Вы извините, что я так упорно переключаю внимание с книги на видео, но мне интересно: если всё-таки у вас есть в архиве кадры или даже некий готовый смонтированный сюжет, и это до сих пор не опубликовано, то, может быть, сейчас взять и опубликовать? Например, на нашем же сайте. Это было бы очень интересно.

– Всё есть, ничего не пропало, какие-то фрагменты даже выставлены на YouTube. Если кому-то это интересно, то какой разговор – я пришлю ссылки. Матч с Гринфельдом я снимал очень подробно, со всех точек. И все наши беседы с Корчным тоже снимал – и в Беэр-Шеве, и в Тель-Авиве, и в Герцлии, куда он меня пригласил, – это была наша последняя встреча. Все записи есть. Я уже не завишу от того, будет когда-нибудь снят фильм или нет, потому что мне к счастью удалось все эти сведения включить в свой роман и желание показать Корчного – реализовать в литературе.

– Раз уж вы заговорили о терминологии, я бы хотел, чтобы вы сами определили, какое место в вашей жизни занимает музыка и пение. Потому что сейчас мы послушаем кое-что из вашего творчества, а именно: арию Мистера Икс, которую в вашем исполнении тоже можно найти на YouTube. Поправьте меня, если ошибаюсь, но эту арию вы тоже посвятили Виктору Корчному.

– Вы меня немножко застали врасплох, потому что сейчас нужно будет объяснять людям, почему мы сейчас заговорим о музыке.

– Потому что она сейчас зазвучит.

– Вы знаете, вокал – это совсем другая сторона моей жизни. У меня был и есть какой-то необъяснимый с точки зрения здравого смысла и параметров Вселенной голос, которым я никогда не занимался, он просто есть – и всё. Такой мужской красивый бас-баритон. Я никогда не шлифовал его, не упражнялся, никогда не занимался какой-то классической постановкой голоса. Но у меня такой подход: если уж тебе свыше дан какой-то талант, то его надо реализовать. Вообще себя надо реализовывать по максимуму всегда и везде. А уж если тебе дан какой-то талант свыше, то его надо пускать в дело.

А это всё началось в 2002 году, когда мы оказались в Канаде, и у меня первые годы были ограничения по визе, поэтому я не мог там ни учиться, ни работать. И тогда подумал: а начну-ка я петь со сцены. Хоть какие-то деньги заработаю. И у меня это пошло. Были даже годы, когда я много выступал. А сейчас я уже не столько выступаю, сколько в своей домашней студии просто делаю какие-то записи, монтирую клипы – в общем, занимаюсь тем, где все мои умения сводятся воедино.

– То есть сейчас вы это делаете для души.

– Да, не с коммерческой целью.

– Но вот на арию Мистера Икс, которая сейчас звучит, вы наложили видеоряд с Корчным. Видимо, здесь всё-таки есть какая-то связь?

– Конечно, у меня даже три клипа, которые связаны с Корчным. Мистер Икс – это понятно, одинокое «Я» против всего этого ослепительного цирка вокруг. Вообще Мистер Икс – это противопоставление «Я» всему миру. Это как раз ситуация Корчного. Потом у меня ещё есть клип на музыкальную тему из моего любимого фильма «Однажды в Америке». Там я смонтировал Корчного в Багио и Де Ниро в роли Дэвида «Лапши». Яков Зусманович, кстати, дал блестящую трактовку этому в комментарии – он написал, что Корчной и был тем гангстером – за шахматной доской…

(звучит ария Мистера Икс в исполнении Бориса Клетинича)

– Вот так. Если кто-то только сейчас подключился к нашему эфиру, то я скажу, что это был не Иосиф Кобзон, а Борис Клетинич – автор романа «Моё частное бессмертие», музыкант, певец… Как вас ещё представить?

– Сегодня в нашем с вами эфире, конечно, в первую очередь писатель. Но, как сказал бы Корчной, вы меня наповал сразили этим сравнением с Кобзоном. Да будет его память благословенна, но певец он не из самых моих любимых. Давайте лучше скажем, что звучал не Георг Отс или кто-то такой…

– Да, конечно, если уж проводить прямую аналогию, то я должен был сравнить с Отсом. Но это была, скорее, шутка, поэтому не стоит так уж всерьёз это воспринимать.

А как дальше развивалось ваше знакомство с Корчным и ваша работа над романом?

– Последний раз мы виделись с ним в Герцлии, по-моему, в 2000 году. Там было какое-то командное первенство Европы, он играл за клуб Беэр-Шевы. Через год после этого я уехал, но уже тогда, как ни странно, подсознательно не стремился к общению с ним. Потому что я уже тогда писал роман и видел, что допускаю какие-то вольности в трактовке его образа, что-то придумываю, додумываю. И мне не хотелось, чтобы он был в курсе этого, потому что я действительно много придумывал. Конечно, ядро героя Виктора Корчняка – это Виктор Львович Корчной, но придумано тоже изрядно. Поэтому подсознательно я уже не стремился к близкому общению с ним. Но Корчной, как ни странно, тогда ещё стремился поддерживать очень активный шахматный образ жизни, хотя тогда ему было уже около 75 лет. Когда я уже жил в Канаде, его однажды занесло в Монреаль. Но это произошло летом, я с детьми был в отпуске в Израиле. И потом в конце лета я возвращаюсь домой и прослушиваю сообщения на автоответчике. И вдруг слышу неповторимый тембр: «Господин Клетинич, это Корчной…» Оказывается, было открытое первенство Квебека, и он каким-то образом очутился там. Тогда он уже не упускал ни единой возможности где-то сыграть. Он уже не просил какие-то специальные призовые –  только чтобы по минимуму ему оплатили проездные билеты и самую скромную гостиницу. Он приезжал играть просто чтобы играть.

Помню, как меня потрясло, когда я в те же годы узнал, что он поехал играть в какую-то Тьмутаракань, в дыру, где-то на Урале, но не в большом городе, не в Челябинске, скажем, или в Перми. А где-то в маленьком местном клубе, где игрался мемориал какого-то местного мастера. Там были какие-то фамилии незнакомые, играли мастера… И вдруг я вижу – играет Корчной! Как он туда угодил?! Потом играл в Смоленске… В общем, он уже не мог остановиться. Это была его еда, это было для него, как вода для рыбы. У него не было никакого другого содержания в жизни. На мой взгляд, он ещё и поэтому один из самых величайших шахматистов, потому что именно в нём эта стихия шахмат проявилась в полной мере.

– Простите, если мой вопрос покажется вам слишком личным. А вы бывали в России после своего отъезда, эмиграции – назовите как угодно?

– Нет. Мы уехали в декабре 1990 года, так что в этом месяце исполняется 29 лет. И представьте, я не был ни в Москве, где прошла моя молодость, ни в Молдавии, где родился и вырос. Нигде не был. И у меня нет по этому поводу никаких сожалений. Я даже не могу сказать, хочу ли я этого. Если представится какой-то практический случай, возникнет практическая необходимость, то я с большой радостью приеду. А если не будет – не стану считать это катастрофой.

– Живёте вы в Канаде, говорите всё равно на русском языке…

– А на каком же мне говорить? Это мой первый язык, я на нём роман написал. Если вас интересует, владею ли я языками стран, в которых жил и живу, то – в общем, да. Ивритом я в своё время хорошо овладел, и английским тоже, когда мы приехали сюда. Пока работал, я, что называется, инвестировал силы в изучение языка, и хорошо владел. Французским, правда, хуже. Сейчас я просто этим не занимаюсь, потому что жалко времени и ресурсов. Я лучше ещё одну книгу на русском напишу.

– Скажите, а когда вы закончили свой роман? Именно писать, я не имею в виду, когда он был напечатан. После смерти Корчного?

– Конечно. Виктор Львович ушёл в 2016 году. Но самое ненормальное в этой ситуации, что я его и сейчас ещё не закончил. После публикации этого огромного текста в четырёх номерах «Волги», казалось бы – ну успокойся ты уже. Нет, я продолжал его чистить, допридумывать какие-то вещи. Не потому что у меня такая маниакальная одержимость этим, а потому что роман словно продолжал оставаться живой плотью, а живая плоть меняется, растёт. Как Корчной в своё время менялся, и даже в восемьдесят лет ему приходили какие-то шахматные идеи. Вот и у меня также. Даже сейчас, когда уже вышла книга, и я пишу новую – продолжение, я всё равно не могу оторваться от «Моего частного бессмертия». Но опять же, в этом нет никакой обсессии, ничего болезненного. В тот момент, когда это остановится, оно остановится. Но пока я чувствую, что это всё ещё растущий организм. Поэтому туда приходят какие-то правки, уточнения, исправления. Иногда это настолько удачные исправления, что я даже волосы на себе рву: ну почему же это уже вышло?! А потом думаю: ну, даст бог, книгу раскупят рано или поздно, будет новый тираж, тогда все эти изменения и правки войдут в книгу, и она появится в обновлённом виде.

– Вы много лет изучали жизнь и творчество Корчного. Есть ещё один человек, который много лет занимался тем же, но был и довольно близко знаком с Корчным. И вскоре после ухода Виктора Львовича вышла его книга о нём – я говорю о Генне Сосонко. И большие фрагменты его книги публиковались даже на нашем сайте. Знакомы ли вы с его книгой?

– Конечно. Она у меня есть на английском языке и вот буквально сейчас лежит передо мной – «Evildoer», то есть буквально «Злодей».

Знаете, я вот что хотел бы сказать. Очень часто спрашивают, почему Корчной не стал чемпионом мира. Здесь, конечно, проблемы не в шахматных недостатках. Я думаю, что ему не хватало какой-то практичности, это во-первых. И во-вторых, несмотря на свою такую стихийность и независимость, он был очень внушаемый человек. Если уж он сам себя назвал «злодеем», после того, как в течение десяти дет его так называли в советской прессе. То есть он вдруг адаптировал к себе это представление о самом себе. Вот и у Генны Сосонко книга называется «Злодей». Ну какой же он злодей? Это всё равно, что чёрное назвать белым. Но Корчной, как ни странно, верил в то, что он злодей. Как и верил в то, что у него нет таланта. Вот такая драма, можете себе представить. У него с детства были какие-то непростые отношения со Спасским, ревностные что ли…

– «Тёрки», как сказали бы сейчас в определённых кругах.

– Да-да. И вот с подачи Спасского была запущена такая «утка» не «утка», но мысль о том, что у Корчного нет таланта. Есть потрясающее интервью по своему блеску и остроумию, который Спасский давал канадскому гроссмейстеру Спраггетту. Когда Спраггетт его спрашивает: «Почему Виктор не стал чемпионом мира? Вы же его с детства знаете, он достиг всего-всего, а последнего достижения нет. Почему?». И Спасский начинает с большим воодушевлением перечислять все достоинства Корчного. Мол, он замечательный тактик, и по тактике не уступает Талю; замечательный стратег, и как стратег не уступает, допустим, Ласкеру; великолепный кто-то ещё, и только Фишер может сравниться с ним в этом. И вот так Спасский перечисляет по пунктам десятки достоинств Корчного, и во всём Корчной – top of the top. Потом он заканчивает, смотрит на Спраггетта, как бы подсказывая ему вопрос. Тот улавливает и спрашивает: «Так если всё это было, то чего же Корчному не хватило?». Тогда Спасский так артистично расслабляется и с удовольствием выдыхает: «У него таланта нет». И громко хохочет над собственной шуткой.

До Корчного это, конечно, дошло, и он поверил в это. Он верил в то, что у него нет таланта! Такие люди, как Спасский, которые действительно обладали большим природным талантом, но были так называемые лентяи в шахматах, не любили работать. И вот они, для оправдания себя, создали такую схему: дескать, настоящий чемпион не обязан много работать. Он должен сесть и с наскока, интуитивно понять, что происходит на доске и как нужно походить. А раз Корчной много работал, был «героем капиталистического труда», как его называл Спасский, то это потому, что у него нет так называемого природного таланта, нет интуиции. Это была точка зрения Смыслова, Спасского и прочих. Я помню, что и Марк Цейтлин мне говорил, жалуясь на превратности своих отношений с Корчным: «Да он всё задницей берёт. Если бы у Тиграна была такая задница, он бы до сих пор был чемпионом, был бы непобедим». Корчной всё это слышал и поверил в то, что у него нет таланта. И это пробило в нём такую глубокую психологическую брешь, которая потом не могла не сказаться.

– У меня к вам ещё один вопрос. Но тут я должен пояснить, что я, к сожалению, пока ещё не читал вашу книгу, надеюсь сделать это как можно скорее. Но по всему, что вы сейчас рассказываете и писали раньше на сайте Chess-News, у меня создаётся такое впечатление, что вы несколько романтизируете фигуру Корчного, может быть даже где-то идеализируете. Потому что тот же Сосонко, как бы хорошо он к Корчному ни относился, всё же, на мой взгляд, честно и прямо пишет о нём какие-то вещи. Нет ли у вас некоей идеализации вашего героя юности?

– Безусловно, есть, тут даже не может быть двух мнений. Я даже не хочу это отрицать, а просто скажу, что когда мы, например, в кого-то влюбляемся, то мы необъективны. Но мы и не должны быть объективны – мы или любим человека, или нет, вот и всё. Тем более, что о недостатках Корчного известно немало, есть много людей, которых он обидел. Тот же Яков Мурей – его секундант в Багио, уж до чего святой человек, святой в своей простоте, в своём бессеребренничестве, в своей чистоте. И то Корчной умудрился его обидеть. Когда в Багио речь пошла о гонорарах, англичанам он заплатил больше. Он был, как я уже сказал, внушаемым человеком, не очень самостоятельным в таких вопросах, и по поводу гонораров, наверное, роль сыграла Петра. Я сейчас приведу фразу, которую он сказал Мурею, и эта фраза абсолютно в стиле Петры, я даже вижу, как она эту фразу произносит. Потому что такое понимание, такой ход мыслей был присущ только ей – практичной западной женщине. Корчной заплатил Якову Мурею чуть ли не в два раза меньше, чем Реймонду Кину. Хотя роль Кина в матче в Багио была крайне двусмысленна и даже трёхсмысленна. Не хочу даже на эту тему говорить. Это был такой, знаете, Мальчиш-Плохиш в команде. А Мурею, который был честным работягой и действительно исключительно талантливым аналитиком, Корчной заплатил мало. И объяснил это так: «Ты живёшь в Израиле, Яша, а Израиль по уровню жизни – это не совсем Европа, там другие цены, не то, что в Великобритании». А дело происходило в 1978 году, и тогда Израиль действительно сильно отставал по уровню жизни. То есть он дал понять человеку, что тот для него – человек второго класса. Ну это ни в какие ворота не лезет! Если бы я был на месте Мурея, я бы тоже смертельно обиделся, это совершенно понятно. И Мурею, конечно, этим была нанесена душевная рана, такие вещи не забываются.

Это к вопросу об объективности. Нельзя сказать, что Корчной был жадным, совсем нет. Просто в каких-то вопросах он был инфантилен, у него не работал некий модуль для вырабатывания своих решений. Он был очень внушаем. Вот Спасский сказал ему, что у него нет таланта – он поверил. Другие сказали, что он злодей – он поверил. Петра внушила ему, что Мурею нужно заплатить меньше, чем Кину, который, скорее всего, предал его, – и он поверил. Вот так.

– И всё же ваша склонность к идеализации, которую вы сами признаёте, не помешала роману?

– Нет. И потом в романе действует самостоятельный персонаж. Как я уже сказал, я не очень хотел, чтобы Корчной читал эту книгу, потому что многое вызвало бы у него вопросы. А я бы этого не хотел. И поэтому в 2000-х годах я уже ему не писал, не звонил, не искал встреч. Я не идеализирую, просто у меня была какая-то мысль, мировоззренческая концепция, которую мне важно было сформулировать. И Корчной был для меня средством эту мысль выразить. Поэтому я не стремился создать о нём документальный очерк. У того же Генны Сосонко просто другой жанр книги.

– Понятно. Вы сказали, что пишете новую книгу. Если не секрет, она имеет какое-то отношение к шахматам, к шахматному миру?

– Конечно. И там опять будет Корчной как одна из сюжетных линий.

– Опять Корчной!

– Да, потому что там действие будет происходить в 90-е годы в Израиле. А это как раз годы, когда я с ним встречался и даже выполнял кое-какие его деликатные поручения. Не буду сейчас и здесь всё раскрывать, но те годы я был его как бы доверенным лицом в Израиле. Поэтому в книге это будет.

– Скажите, а в шахматном мире есть ли ещё какой-то герой, который мог бы стать потенциальным героем вашего романа?

– Героем – нет. Потому что уже поздно, я уже не смогу напитаться обаянием другого образа, тем более в современных шахматах. В своё время, как и всё моё поколение, я был захвачен явлением Бобби Фишера, потом Гарри Каспарова – в начале 80-х, когда он сделал то, что не смог сделать Корчной, правда, у него для этого были другие условия и другие возможности.

А в сегодняшних шахматах у меня, конечно, нет героя. Да и не надо. Сейчас это уже совсем другая действительность. Это не потому, что сегодняшние шахматисты – менее интересные личности. Просто я же не всеяден. Я увидел что-то такое своё – и всё.

– И ещё вот о чём я хотел поинтересоваться. Есть ли какие-то архивные печатные записи (о видеозаписях мы уже говорили), которые были бы интересны, но которые не вошли в вашу книгу и, может быть, не войдут во вторую? Существуют ли такие, и если существуют, то есть ли шанс их опубликовать, потому что это было бы очень интересно.

– Роза Абрамовна Фридман, мачеха Корчного, отдала мне какую-то часть переписки, какие-то кассеты. Видимо, у Корчного был плохой почерк, а она была уже в возрасте, и ей, видимо, было тяжело разбирать. Поэтому он присылал ей письма в виде аудиокассет. Это была вторая половина 80-х, тогда были в ходу такие твёрденькие квадратные кассеты. Вот у меня есть, по меньшей мере, десять таких кассет. Она мне их просто отдала, потому что знала, что она не вечная, и сказала: «Вот, будешь слушать то, что он мне все эти годы наговаривал». Вот такие письма в виде аудиокассет.

Я знаю много что из его семейной, так сказать, «кухни», из шахматной и так далее. Я даже не всё это мог с ним обсуждать, потому что я знал о нём больше, чем он мог представить, что я о нём знаю. Не знаю, стоит ли выносить это на широкое обозрение. Просто опубликовать ради публикации – не думаю, что в этом есть смысл. В конце концов Корчной сейчас не такая уж таблоидная фигура, не так много людей о нём помнят. Но в книге, безусловно, пригодится.

– Ну что же, Борис, я благодарю вас за интересную беседу. Надеюсь, что и слушателям было интересно. Если вы хотите что-то ещё сказать в конце – пожалуйста.

– Спасибо за такую возможность. И раз уж мы касались несколько раз моей книги, то я напомню, что она называется «Моё частное бессмертие», она вышла в московском издательстве «ArsisBooks», а до этого была опубликована в саратовском журнале «Волга». И если кому-то стало интересно, то я скажу, где её можно приобрести: сейчас она продаётся в главных книжных магазинах Москвы. Я, правда, не был в Москве уже 29 лет, но насколько помню, магазин «Москва» находится на бывшей улице Горького, сейчас это Тверская, совсем недалеко от Красной площади. А также на Арбате, в Московском Доме книги. А также она есть в различных интернет-магазинах – в «Лабиринте», на «Озоне». И самое главное, что на этой неделе открывается Московская международная книжная ярмарка интеллектуальной литературы – так называемый нон-фикшн. И я видел в интернете, что там будет стенд независимых издателей. И вот там моя книга красуется. Так что я буду рад новым читателям.

– Спасибо, это был Борис Клетинич! А я в завершение хочу сказать ещё пару слов.