Лиterraтура (2017) – 8

Опубликовано: Лиterraтура, 30.10.17. № 107

Источник: http://literratura.org/issue_reviews/2506-obzor-zhurnalnoy-prozy-ot-291017.html

Автор: Анна Жучкова

ОБЗОР ЖУРНАЛЬНОЙ ПРОЗЫ ОТ 30.10.17

(…)

И в финале – наиболее яркий журнальный номер обзора: «Волга» №№ 9-10. Хотя тематически проза номера посвящена конечности жизни, стилистически тут очень весело и интересно.

Илья Данишевский выступает с рассказом «Гомотопическая эквивалентность алабая и апатии», в котором, по мнению Геннадия Каневского, отражены явления, которые «в последнее время скорее присутствуют в актуальной поэзии, нежели в прозе». Я не разбираюсь в актуальной поэзии, и, прочитав прозу Данишевского, могу теперь эксплицировать своё интуитивное нежелание это делать. «…её слова – до этого не более чем исписанный интимный альбом, обращение к первому мальчику, все то, чтобы собрать стадионы, слито с этими умершими во имя собранных стадионов, во имя призрака границы и великой нити державности, всего этого, на что они с этой девочкой – одной иглой одним бисером, в какой-то момент она понимает это и начинает плакать, как по родному. Умершие братья по дискурсу рядом…»

Если густота этого супа призвана имитировать «темноту», скажем, мандельштамовской речи, то ничего не выходит. Потому что Мандельштам работал с подсознанием, его «темнота» – это глубина, где ходят большие светящиеся рыбы – сенсорные образы. А всклокоченная словесность Данишевского поверхностна, ее сумятица в недопонятости смыслов и неправильности конструкций: «Последнее нормальное лето случалось тогда, после весны, после по счёту весны от нулевого дня, и вот, после весны, случилось нормальное лето».

Решив разобраться, я посмотрела другую публикацию Данишевского в журнале «Зеркало» № 48, где фрагмент его романа «Причалы и отмели» снабжён осторожным комментарием Дм. Бавильского: «Автор уверял меня, что когда этот роман о нескольких поколениях тосканских ведьм будет дописан, запредельный сюр и концентрированная суггестия сдуются, уступив место строгой и все объясняющей композиции. Но пока этот текст существует набором пульсирующих сгустков… Кажется, так его и нужно воспринимать – как энциклопедию модернистских приёмов от потока сознания до автоматического письма». Помилуйте, но здесь нет никаких суггестивных приёмов. Тем более концентрированных. Суггестия – это многоуровневая коммуникация, многоканальность информации, «память боков, колен и плеч», по выражению Пруста, синестезия образа. Ничего этого здесь нет. Голая алгебра мозга. Я так думаю, классификаторам модернистских приемов Илье Данишевскому и Артёму Новиченкову можно было бы писать вместе, как Ильфу и Петрову, чтобы им был гарантирован по крайней мере один читатель-собеседник. Ну или начать с вылавливания тараканов, плавающих в густоте этого супа, – с устранения банальных ошибок («у него родинка пионерской звёздочкой», «сейчас слова для Убежища есть, после очередной раз холма и встречи со стеной, все нащупалось»). А там, глядишь, и весь текст удастся проредить, чтобы он мог дышать.

В том же номере интеллигентная, верная своему горько-прозрачному осеннему стилю Катя Капович(«Одинокая остановка») сглаживает маленькими удовольствиями трагедию уходящести жизни: «Что касается ваших возлияний, Далзил, то у меня есть теория, – сказал доктор, разливая по стаканам вино, которое отдавало корицей. – Вы посмотрите на Италию, Францию, Испанию, наконец. Цивилизация идет именно оттуда и пока что, как мы видим, не угасает. Почему? Потому что солнце способствует вырабатыванию фермента, который, в свою очередь, помогает организму справиться с алкоголем. Климат – вот в чем секрет. В странах с теплым климатом люди могут себе не отказывать в этом маленьком, но важном удовольствии».

И вторая (после «Вьюрков» Д. Бобылевой) важная находка моего обзора – рассказ Дениса Липатова «Алжир». Эльвира Львовна, учительница математики, нелюбимая учениками за сухость, резкость и личную несчастливую судьбу, которая, как известно, заразна, раз в четверть заболевает «алжирской болезнью» и вместо математики делится воспоминаниями о молодости и море. Рассказ Липатова не эпизод, а история жизни и Эльвиры Львовны, и её учеников, чья судьба, как в концентрирующей линзе, отразилась во взаимоотношениях с учительницей. Два поколения, живущие словно А-Янус и У-Янус навстречу друг другу, сталкиваются на какой-то ослепительный миг. Одиночество, безумие, голод и смерть сцеплены на кажущееся случайным мгновение с юностью, солнцем, удалью и красотой. Но из этого сцепления и рождается жизнь, безусловная ценность которой не море и пальмы, и даже не молодость, а красота человечности в человеке.