Опубликовано: Лиterraтура, № 123 август 2018 г.
Автор: Николай Прокофьев
Николай Прокофьев. ВРАЧ ХРИСТОС, ИЛИ ЖИТИЕ НЕСВЯТОГО ГЕОРГИЯ
(О романе Ольги Аникиной «Белая обезьяна, чёрный экран» – журнал «Волга», №5-№6 2018 г.)
В издательской среде широко распространено мнение, что многожанровость, отраженная в одном произведении, – это плохо. Читатель-де не сможет сориентироваться и правильно воспринять написанное. Корме того, редакторы крупного холдинга, берясь за публикацию текста, созданного на стыке жанров, рано или поздно встанут перед серьёзной проблемой: в какой серии следует выпускать данное произведение и на какую аудиторию рассчитывать. Следовательно, для того, чтобы произведение увидело свет в нашей системе книгоиздания, нужно строгое деление: драма – значит драма, комедия – так комедия, любовный роман – значит только он. Теоретически это так. На деле же все зависит от уровня мастерства автора. Его задача – увлечь читателей, рассказать историю так, чтобы они, читатели, во время чтения не искали приметы того или иного жанра, не подгоняли под сюжет теоретические основы литературоведения, не искали, к чему бы придраться, а наслаждались чтением, увлекались, сопереживали героям. Тогда любой жанр или сочетание жанров будут понятны и востребованы.
Именно эта мысль первой ожила в моей голове во время чтения новой книги Ольги Аникиной «БЕЛАЯ ОБЕЗЬЯНА, ЧЁРНЫЙ ЭКРАН». Всё по законам психофизики: восприятие сначала умом, потом сердцем. Вживаясь в материал, я с первых страниц пытался понять, что передо мной – роман в письмах, бытовая драма с ее неизбежными конфликтами, детектив о поисках старого архива, образец янг-эдалта с подростковыми метаниями и протестами против такого несовершенного мира взрослых? Одновременно я ощущал себя свидетелем любовной истории, такой приятной и милой сердцу. А, может быть, все сразу?..
Однако все моим измышления и примерки выглядели недостаточно исчерпывающими. Мысль о том, что автор задумал что-то иное, более сложное и глубокое, что он ведет меня куда-то несравненно выше, настойчиво преследовала меня.
Наконец, я понял! Передо мной пример типичного… жития. Да, именно жития – древнего церковного жанра, с которого, собственно, и началась русская литература. Конечно, перед нами не канонический пример, а, если так можно выразиться, образец, адаптированный к сегодняшнему дню с допустимыми переделками и деталями. Но кто будет сверять, насколько точно соблюдены законы жанра, в каком соответствии эта книга находится с историческими памятниками. Здесь главное – идея, дух. И в этом смысле «Обезьяна» – вещь вполне состоявшаяся.
Главный герой, конечно, не святой (это, пожалуй, главное его отличие от древнерусских прототипов), он живой человек со своими страстями и ошибками. Но ведь и святые зачастую начинали свой земной путь как обычные люди. Все дело в стремлении к просветлению, к высшему – к лучшему. И одновременно – жертва – личная, болезненная, исчерпывающая.
Все это в полной мере испытывает Юрий Храмцов (случайна ли фамилия героя?), обычный врач, обычный, в общем-то, человек. Призванный по долгу службы первым приходить на помощь людям, он торопится сделать все, от него зависящее, чтобы облегчить страдания, излечить и успокоить. Но то и дело сталкивается с черной изнанкой жизни – взяточничеством в кругу коллег-врачей, непониманием и в конечном итоге предательством жены, псевдодружбой с корыстным и беспринципным Грачевым. Все попытки бороться с несправедливостью оборачиваются для Юрия поражениями – сначала мелкими, потом более чувствительными. Мир переделке не поддается. Более того, искаженная действительность изо всех сил старается согнуть непослушного маленького человека.
Жертва для Храмцова всеобъемлющая. Он готов принять страдания других и терпеть их сам. Его крест – постоянное существование с мыслью о собственной ущербности, о скором помешательстве и страшном беспомощном конце. Пример тому, словно в назидание, постоянно у него перед глазами – его мать, страдающая болезнью Альцгеймера. Сын на протяжении многих лет видит, как угасает, становится невменяемым близкий ему человек и ничего при этом не может сделать. Это ли не жертва? Это ли не испытание? Он невольно проецирует состояние матери на себя и заранее готовится к подвигу. Длинна ли будет его Виа Долороза?
Думается, да. Ведь герой сам отдаляет себя от Бога, всячески старается избегать религиозных объяснений тем перипетиям, что с ним происходят. Он числит себя материалистом, имея при этом душу самого настоящего верующего христианина. Все в его поступках – многолетний уход за больной матерью, молниеносное стремление помочь больному Григорьичу, слепая и бескорыстная поддержка сына, ежедневный поиск справедливости – все пропитано именно христианской (православной) моралью. В этом смысле очень показательна сцена беседы героя с Э. Д., его душеприказчиком и в хорошем смысле благодетельницей.
– А чего вам не хватает, Юра? – спросила она. – Что вам нужно? Как сами считаете?
Я подумал и ответил:
– Уверенности. И покоя.
…..
– Ну какая может быть вера, – сказал я устало. – Я агностик. В Бога не верю…
…..
– Стройте свои весы сами, – сказала она. – Или поставьте в своей душе нечто непоколебимое.
Сам того не подозревая, Храмцов уже давно поставил в своей душе это непоколебимое, он давно живет в единении с Богом, хотя и убежден в своем неверии (…в моём мире имелся Бог, Его-то я и боялся больше всего на свете). Боялся, очевидно, как чего-то непостижимого, неизвестного. Это неведение поистине святое. Ведь настоящая вера не требует громких речей и подтверждений, она зиждется в душе – тихая и всеобъемлющая. «Князь Христос» – назвал своего Мышкина Ф. М. Достоевский. Мы же с полной уверенностью можем назвать Юрия Храмцова «врач Христос».
Житие, то есть земной путь к Богу, всегда сопряжено с искушениями. Их у нашего героя – в достатке. Все его существование, по сути, есть борьба с соблазнами. Хорошее место работы, карьера, искушение женской доступностью (Леля, Вика, Валентина) и удачной женитьбой (квартира, дача, и родитель небедный, в случае чего деньжонок подкинет) – преодолевая эти ступени, герой неизбежно продвигается по своей нелегкой дороге.
Удивительно переплелись в романе Ольги Аникиной мотивы русской классики. И только ли предельно точное описание петербургских реалий – благодатная тому почва? Здесь и уже упомянутый Достоевский, и Пушкин («На свете счастья нет, но есть покой и воля»), идаже Лев Толстой. Разве не похож наш герой на князя Нехлюдова, приобщившегося в конце концов к Евангелию как к единственной животворящей книге? Храмцов же после смерти матери и развода с женой оставляет стезю доктора и становится сиделкой. Что это – еще одна жертва или стечение обстоятельств?
…ни на какую другую работу уже не соглашусь. Потому что я здесь не случайно, и я буду здесь, пока нужен.
Конечно, добровольная жертва. Нет, не жертва – обретение себя, признание собственной значимости для других, подвижничество.
Надо отдать должное мастерству автора, с которым она строит композицию книги. Время для нее не имеет принципиального значения. Хотя сюжет и разбит на хронологические этапы, читатель свободно курсирует между прошлым и будущим, легко становится свидетелем: то детских страхов героя, то его зрелых размышлений и поступков. В этом смысле в книге очень много воздуха и пространства. Мы не запираемся в тесную комнату-пенал под крышей петербургского дома, чтобы рефлексировать вместе с героями. Мы живем с ними полной жизнью, идем вместе с ними по пути удач и ошибок, стоим на пронизывающем ветру, курим на крыльце больницы, ходим по пустой квартире…
Разрозненные, казалось бы, эпизоды в какой-то момент складываются в целостную картину, становясь то батальным полотном, то иконой. Плотно (не тесно, а именно плотно – без провалов) сбитый текст не дает читателю возможности отвлечься, задуматься о постороннем. Это то, что называется «на одном дыхании». Погрузившись в роман в начале, мы на протяжении всей книги остаемся причастными к происходящему с героями, они становятся нам близкими и понятными.
Достиг ли в конце романа герой своей цели? Обрел ли долгожданный покой? Однозначного ответа, наверное, нет, ибо все мы по-разному понимаем, что такое счастье. Мне показалось, Храмцов все-таки вошел в вожделенные кущи, выдохнул и успокоился. Не случайно же:
…не может быть счастье внутри человека. Всегда оно где-то снаружи. Иначе бы человек не рождался для него.
Житие, то есть земной путь к Богу, всегда сопряжено с искушениями. Их у нашего героя – в достатке. Все его существование, по сути, есть борьба с соблазнами. Хорошее место работы, карьера, искушение женской доступностью (Леля, Вика, Валентина) и удачной женитьбой (квартира, дача, и родитель небедный, в случае чего деньжонок подкинет) – преодолевая эти ступени, герой неизбежно продвигается по своей нелегкой дороге.
Удивительно переплелись в романе Ольги Аникиной мотивы русской классики. И только ли предельно точное описание петербургских реалий – благодатная тому почва? Здесь и уже упомянутый Достоевский, и Пушкин («На свете счастья нет, но есть покой и воля»), идаже Лев Толстой. Разве не похож наш герой на князя Нехлюдова, приобщившегося в конце концов к Евангелию как к единственной животворящей книге? Храмцов же после смерти матери и развода с женой оставляет стезю доктора и становится сиделкой. Что это – еще одна жертва или стечение обстоятельств?
…ни на какую другую работу уже не соглашусь. Потому что я здесь не случайно, и я буду здесь, пока нужен.
Конечно, добровольная жертва. Нет, не жертва – обретение себя, признание собственной значимости для других, подвижничество.
Надо отдать должное мастерству автора, с которым она строит композицию книги. Время для нее не имеет принципиального значения. Хотя сюжет и разбит на хронологические этапы, читатель свободно курсирует между прошлым и будущим, легко становится свидетелем: то детских страхов героя, то его зрелых размышлений и поступков. В этом смысле в книге очень много воздуха и пространства. Мы не запираемся в тесную комнату-пенал под крышей петербургского дома, чтобы рефлексировать вместе с героями. Мы живем с ними полной жизнью, идем вместе с ними по пути удач и ошибок, стоим на пронизывающем ветру, курим на крыльце больницы, ходим по пустой квартире…
Разрозненные, казалось бы, эпизоды в какой-то момент складываются в целостную картину, становясь то батальным полотном, то иконой. Плотно (не тесно, а именно плотно – без провалов) сбитый текст не дает читателю возможности отвлечься, задуматься о постороннем. Это то, что называется «на одном дыхании». Погрузившись в роман в начале, мы на протяжении всей книги остаемся причастными к происходящему с героями, они становятся нам близкими и понятными.
Достиг ли в конце романа герой своей цели? Обрел ли долгожданный покой? Однозначного ответа, наверное, нет, ибо все мы по-разному понимаем, что такое счастье. Мне показалось, Храмцов все-таки вошел в вожделенные кущи, выдохнул и успокоился. Не случайно же:
…не может быть счастье внутри человека. Всегда оно где-то снаружи. Иначе бы человек не рождался для него.