Источник: http://www.rg.ru/2014/04/08/vybor-natury.html
Опубликовано: Российская газета 08.04.2014, 00:07
Алексей Слаповский
Читающий писатель листает толстые журналы
* Сергей Шикера. “Выбор натуры”, роман. “Волга”, 2014, N 3-4
То, что в моей родной “Волге” регулярно появляется хорошая проза, меня не удивляет. Но когда настолько хорошая, хочется понять – откуда? Сергей Шикера – имя для меня новое. Набрал в интернете, первой строкой объявилась Википедия и бегло рассказала, что Шикера на самом деле Сергей Четвертков, известный сценарист, соавтор Киры Муратовой по многим фильмам.
Это объяснило знание мира кино в романе и то, почему автор псевдонимом дистанцируется от этого самого кино. Я задним числом сам жалею, что не взял другое имя, когда пошел в сценаристы. Случай обратный, мотивы, полагаю, схожие.
“Жил человек в стране У”, таков эпиграф у романа. Начиная читать, понимаешь: ну да, Украина. И не просто Украина, Одесса. Тут же, конечно, приходит на ум бродское: “в провинции у моря”. Но, чем дальше вживаешься в текст, тем понятнее, что в этом “у” смыслов еще больше. У – края. У – точки невозврата. Или перехода. У – чего-то, ради чего еще остаешься в живых. Как минимум – любопытство к себе (он же часто и максимум).
Одессы в романе много: реальные улицы, спуски, винные подвалы и кафе, окраины, старый центр. Но город, как известно, – люди. Возникло ощущение, что бывший кинорежиссер Сараев не по Одессе бродит, а по любви и кошмару моей жизни – Саратову. На каждом шагу – те же провинциальные гении, философы, пьяницы, роковые и/или загадочные женщины, ощущение безграничного полета мысли и давящей при этом духоты и тесноты, отчего возникает желание полететь с балкона то ли вверх, то ли вниз.
Сюжет, если вкратце, таков: режиссер Сараев когда-то снял замечательный фильм. И посыпались на него подарки судьбы. Женился, сын родился, новое кино начал снимать. И тут – удар под дых, большая беда. Такая, что в пересказе не хочется обозначать ее словами.
Именно тогда, на рубеже эпох, у многих людей этого (моего) поколения, уже поживших и приготовившихся тихо закиснуть в гнилой бочке забродившего социализма, вдруг появился шанс. И мы рванули. Кто-то рвет до сих пор, не веря, что все проиграно, кто-то сразу споткнулся или обжегся, а Сараев – испугался. Не мелко, не по бытовым причинам, испугался, можно сказать, экзистенциально и задумчиво: если за жизненные успехи надо платить такую цену, зачем такой успех? И он ушел – от профессии, от всего, кроме себя.
И прошло двадцать лет. В огороде все та же бузина, а в Киеве майдан – не этот, а предыдущий. Но ощущение, что с людьми все то же. Они по-прежнему в стране У. У края, у черты, у надежды. У – главное – будущей жизни, которой мы вот уже сколько веков живы и в Одессе, и в Москве, и в Саратове, и в Киеве.
Возникает слух, что Сараев опять снимает кино. Как никак его творение, пусть и давнее, попало в список 300 лучших фильмов всех времен и народов по какой-то там версии. Сам Сараев и над списком, и над этим “всех времен и народов” иронизирует, но его друзья, знакомые, полузнакомые, вовсе незнакомые и возникшие из забвения те, кто когда-то у него снимался, пришли в страшный ажиотаж. Такое начинается, что трудно было бы описать это пером менее мастерским, чем у Сергея Четверткова-Шикеры. Он замечательный стилист; тут я имею в виду мое понимание стиля: не метафоры, не афористичные строчки, не музыка абзаца, хотя все это в известном количестве имеется, а – строй всего текста, завидная ясность, точность, изобразительность и, конечно же, свобода, впечатление, что не написано, а рассказано, как бог на душу положил. Обманчивое впечатление, но от этого не менее приятное. Нет, приятное – мармеладное слово. Волнующее, это вернее.
Есть у нас свои писатели – глубокие, умные, и это не только те, кого называют вторым Горьким, третьим Маркесом
Всем Сараев становится нужен. Надежда, спаситель, светоч, духовный поверенный, желанный собеседник, стяг (або прапор) на последней баррикаде мечты, флаг на бане. Кому кто. Ошарашенный герой мечется среди крайне возбудившихся персонажей, очень колоритных – тут и самозваный продюсер, и деклассированный несостоявшийся тоже режиссер, и таможенник, философ, романтик и циник в одном мундире, и полоумное семейство, готовое на все, чтобы их кровинка, Павел Убийволк, безработный моряк, мальчиком снявшийся у Сараева, снялся еще раз и получил заслуженную славу, которая вознесет его черт знает куда. Да еще куча двойников (почтительный привет Достоевскому) – братья Вячеслав и Владислав Ивановичи, некто Алексей, очень похожий на Сараева, но при этом уже многозначительно погибший, и бесконечные отражения в зеркалах снов и словах других людей – они ведь часто говорят то, что нас пугает попаданием в собственные мысли, отчего возникает даже чувство, что кто-то за нами подглядывает, вечное русское чувство. Оно же украинское, оно же глобальное.
Утопающие хватаются за утопающего. А он добр, он не может бить по рукам. Но и тонуть из-за других не хочет. Начинает барахтаться – не зная, где берег или не желая плыть к тому берегу, куда его тянут. Он там был. Ему туда не надо. Нет, продолжают тянуть.
“Выбор натуры”, как знают все киношники, да и не только они, это выбор места действия в естественной среде. Скалы, лес, берег моря. Дело непростое. Город – тоже натура, но ненатуральная. Я впервые с белой завистью прочел то описание чувствования города, которое мне грезилось, но не давалось: он и свой, “знакомый до слез”, и чужой, может спасти, может и погубить, а в целом он не более чем бивак, временное пристанище. У – понятно чего.
Но есть и второй смысл, изящно делающий вид, что прячется, на самом деле не скрываясь – так взрослые играют в прятки с детьми, наполовину высовываясь из-за шторы: натура (natura, как говаривали латиняне – будто кто знает, как они на самом деле говаривали) – природа. Природа человека, явления, времени. Настоящее. К этому настоящему герой и шел. Вернее, пребывал в анабиозе, надеясь, что, когда проснется, оно само настанет. Не настало. Те же люди, те же мечты, та же суета. Но и болит у них так же, и помощи хотят так же, и любят так же, хотя любовью занимаются, замечено, несколько искуснее и прихотливее, чем в наше время – счастливее от этого почему-то не становясь.
Сараев не хочет опять в кино. Он его не любит (и как же мне это понятно!). Подозреваю, что автор отчасти разделяет эту нелюбовь. И как не разделять: сценарист супротив прозаика все равно, что плотник супротив столяра. Если бы я не совмещал обе профессии, не решился бы на такое обидное сравнение. А тут – сам себя обижаю.
Сараев не хочет в кино, но оно является само. В последней четверти романа (или трети, не считал) сюжет вдруг становится таким, что я даже испугался. Мне очень нравились эти хождения героя, эти полные глубокого смысла и лишенные практической цели разговоры, это полусумеречное состояние, этот ритм вдумчивого рассказа, и вдруг герои на глазах начали превращаться в персонажей, в действующих лиц, окрепли их, как любят выражаться редакторы и продюсеры, мотивации, задачи и линии поведения. Будто читал одну книгу, а попал в другую, хоть и того же автора.
Вскоре я догадался, что попал в кино. Та есть не я, влопался бежавший от него Сараев, – не на студии, не на съемочной площадке, хуже, в жизни. Персонажи все функциональнее, диалоги все короче, как в кино и положено, действие закручивается так лихо, что, пока не досмотришь, то есть не дочитаешь, оторваться невозможно. Правда, меня от кино, как и героя, тоже часто подташнивает, а иногда и просто тошнит. Но это мое личное, многим, возможно, как раз финал больше всего и понравится.
Впрочем, нравится – не нравится, это все субъективно, такой финал в таком романе просто неизбежен. Да и в жизни: режиссеры и продюсеры меняются, а кино, как мы все видим, снимают и крутят все то же. Если не хуже. Вот и возникает ощущение: происходит все не двадцать лет спустя, а именно спустив – как воду спускают в бачке, как шальные деньги в игровом автомате, как состояние, которого, может, и не было.
Но не все еще потеряно. Доказательство тому не в хэппи-энде, не в каком-то просветлении или умиротворении, доказательство – сам роман, его существование.
Были бы у нас издатели, имеющие не только средства, но и заботу о продвижении русской литературы, они ухватились за эту книгу, раскрутили и доказали бы, что помимо популярной зарубежной бегбедерщины, с вполне буржуазным обаянием вскрывающей личину скромного обаяния буржуазии, есть у нас свои писатели – глубокие, умные и при этом вполне увлекательные. И это не только те, заласканные, кого называют вторыми Горькими, третьими Маркесами, и пятыми, пропуская четвертых, Набоковыми, а люди, имеющие свое имя, без оглядок. (Без референсов! – пискнул во мне уязвленный киношник). Хоть и с добавкой псевдонима.
Я не критик, поэтому закончу не критически: читайте, пожалуйста, спорьте, не соглашайтесь, но поверьте на слово – книга того очень стоит. Наверняка я там многого не разглядел и не доглядел, тем интереснее будет узнать что-то от более внимательных читателей.