Опубликовано в: «Знамя», 2016, №1
Источник: http://magazines.russ.ru/znamia/2016/1/bytie-i-stanovlenie.html
Автор: Валерий Шубинский
Бытие и становление
Поэтические публикации в «толстых» журналах в 2015 г.
(…)
Александр Беляков. На просторах облетевшей речи (Волга, №№ 1–2); Концы с концами (Знамя, № 7)
Стилистика — хорошо узнаваемая. К счастью, Беляков сумел как-то интегрировать свой «второй голос» (проявившийся в нерифмованных стихах) и «первый», привычный. Поэтический мир сохранил свою цельность — может быть, лишь стал более прохладным, отчужденным.
А мотивы — новые. Прежде всего порожденные зрелым возрастом.
каждый в свои за пятьдесят
слишком похож на себя самого
чтобы не выглядеть побежденным…
Человек «не выглядит побежденным» — но никуда не может деваться от навязчивых образов родных мертвых и от мыслей о собственном исходе. И о собственном месте во вселенной. Которое оказывается куда более скромным, чем мерещилось когда-то:
мне сообщила ночь в окне
о том что дело не во мне
меня заверил голос дня
что обойдется без меня…
(…)
Андрей Тавров. Шестистишия (Волга, №№ 1–2); Буква на языке (Новый мир, № 3); Бах, или Пространство ручья (Урал, № 8)
Тавров — ровесник Ивана Жданова, несколько старше других поэтов-метареалистов, Александра Еременко или Алексея Парщикова. Но так получилось, что в эту плеяду, близкую ему по духу, он не попал. А в девяностые, когда «старые» метареалисты почти замолчали, а Тавров заявил о себе, эта пышная, «барочная» поэтика казалась несколько старомодной: востребован был постконцептуализм, а потом — «новая искренность» со своей деланной простотой. Но в культуре ничего не происходит навсегда. Сейчас стихи Таврова как будто вновь в мейнстриме, хотя важно ли это для настоящего поэта?
Гораздо важнее то, что именно сейчас, после стольких лет работы, Тавров в максимальной степени обрел естественность голоса. Рассказывая свою «сказку» (а именно своеобразная «сказочность» выделяет Таврова среди пост-метареалистов), он достигает невиданной прежде голосовой гибкости и успевает рассказать очень о многом — может быть, потому что больше не стремится рассказать обо всем сразу:
…Снигирь догони догони
мои лица мои огни
серебряные как твое
и капкан разогни
великий квадрат похож на круг
великая жизнь похожа на труп
распрямившийся в рост архангельских труб
а ты мне похоже и лик и брат
и брови у нас горят…
В наименьшей степени это относится, впрочем к шестистишиям из «Волги»: там поэт скован искусственной формальной задачей.
Мария Галина. «Он гуляет по берегу там на песке валяются вроде…» и др. стихи (Волга №№ 9–10); Почтальон (Новый мир, № 11)
Густые, вкусные образы, стих, не боящийся своего полнозвучья, история, не боящаяся обладать связным сюжетом — только вот сюжет этот безумен, он двоится, троится, и не то это о любви, не то о смерти, не то о детстве, не то о войне (и этой войны мы, к несчастью, дождались?). Тот элемент стилизации, который всегда был присущ Галиной, кажется, ушел за текст: жизнь словно обрушила нас в ее стихи.
А жанр… «Почтальон» — настоящая большая баллада. Стихи из «Волги» — конспекты баллад, действие которых происходит между Москвой и каким-то Югом, кровавым и безмятежным:
…Звенят в раскаленном воздухе пилы и молоточки —
Совокупный пунктир междометий и многоточий,
Голубой мотылек обращает глаза-фасетки
К ненароком задевшей его плечом молодой соседке,
Нагреваются на прилавке арбузы-дыни
И короткая тень уткнулась в кусты полыни…
(…)
Алексей Порвин. Стихотворения из «Поэмы обращения» (Новый берег, № 49); Обнажение (Урал, № 6); Стихи из «Поэмы определения» и цикла «Антистрофы» (Волга, №№ 7–8)
Хотя творческий путь Порвина пока недолог (меньше десяти лет), он отчетливо делится на два периода. Ранний Порвин (2007–2011) обращен к более зыбким сущностям, внутренние логические связи в тексте менее выявлены — поэтому стихи часто кажутся суггестивными; при этом в чисто версификационном отношении стихи устроены по-разному, в них есть тонкие переклички с предшественниками, отсылки к ним. Начиная с книги «Солнце подробного ребра» (2013) поэтика меняется: стандартной формой становится стихотворение из четырех катренов (обычно рифмованных), написанное дольником. Пластика рационализируется, связи между тончайшими подробностями бытия, к которым обращен текст, и его внешними приметами проясняются (для внимательного читателя). Порвин становится более «узнаваем» — в первого взгляда. Главное же — для поэта сейчас важнее, пожалуй, совокупность стихотворений. Он не всегда стремится вылепить из великолепных строф отдельный шедевр, разрушающий ансамбль — напротив, порою даже «приглушает» текст, делает его чуть скромнее, несколько недовоплощает. Нынешнего Порвина, чтобы оценить, надо читать помногу. Ну что ж, все подборки большие.
А строфы… Вот, к примеру:
В точечный вербейник глядеться, как встарь,
чувством золотящимся и не знавшим, где
зеркалам помимо волглых потерь:
луч с листвой стыдят на воде.
Луч с листвой причислены к грязи — легко,
здесь любые примеси к временам зари —
ненавистней чистовых облаков
(о себе таком говори)…
Екатерина Симонова. Стыд любого прощания (Волга, №№ 7–8)
Симонова, представительница нижнетагильской школы, ныне живущая в Екатеринбурге, — поэт сомнамбулической нежности, выражающей себя в по-уральски пластичных формах.
В новой ее подборке — только свободный нерифмованный стих (в прежних книгах бывало и так, и эдак) и (что более необычно) неожиданный поворот к минимализму (прежде Симонова не боялась слов, даже как будто явно сентиментальных и излишне красивых, не боялась вещественности и нарратива).
Впрочем, и скудными словами (когда от вещей и историй остается выжимка) можно сказать многое:
Се грехи злые, смертные:
облако-пыль, голубиные коготки, клеванье,
ты улыбаешься как ни в чем не бывало.
Львиный мостик из окна похож на детскую горку:
осторожнее забирайся на белую спину,
зажмуривайся, думай: «сейчас все пропадет».
Не пропадает.
(…)
Иван Соколов. Голодное эхо (Зеркало, № 45); Ледяное эхо (Волга, №№ 3–4)
Уже несколько лет следя за творчеством молодого петербуржца Ивана Соколова, я наблюдал, как мне казалось, борьбу поэта и филолога. Филолог знает смысл слов и функцию приема. Поэт — не знает, потому что всякий раз открывает это заново. Кажется, поэт одержал победу. Обе подборки этого года говорят об этом.
Если границы и параметры собственного лирического мира Соколова пока, может быть, еще в процессе настройки, то корни его поэзии более или менее очевидны. Я не знаю, любит ли Соколов стихи Елены Шварц, Виктора Сосноры, Леонида Аронзона или Александра Миронова, но его связь с бескомпромиссным лиризмом этих поэтов на поверку оказывается более прочной, чем с рефлектирующим классицизмом или поставангардной деконструкцией других недавних предшественников. Именно эта внутренняя бескомпромиссность, готовность к беззащитности перед силой слова и ритма связывает Соколова и с поэтами, которых он переводил, — Джеральдом Хопкинсом, Тедом Хьюзом.
Во всяком случае, я рад, что появляется молодая поэзия, которая в самых острых местах, на изломах, может звучать так:
красное хочет в белое но от черного никуда
красное ты зеленое или сияю я
белым бело синеются черные зелена
красные что отчаянные рдеют что умира